Кошмары на улице гоголя - Начало
Кошмары на улице гоголя - Продолжение
Кошмары на улице гоголя - Окончание

ГЛАВА VII

  В этот же день в десять часов утра Валентина Сеялкина, воспитательница детского сада № 2, держала в руках свежий выпуск «Вестей Верхоречья» и читала статью о сальмонеллёзе. Вокруг суетились дети младшего дошкольного возраста и тянули в рот всякую гадость, которая плохо лежала. В группе царила возня и беготня. Время от времени в качестве издержек производства опрокидывался шкафчик с игрушками. Валентина, или, как ласково звали её коллеги, Валечка ставила шкафчик на место, раскладывала игрушки по полкам, но стоило ей отвернуться, как общежитие Барби и автопарк «лего» снова оказывались на полу.
  Статья очень заинтриговала Валечку. Она всегда тщательно следила за своим здоровьем, мыла руки после игры с каждым неблагополучным ребёнком и целый день, дабы избежать угрозы кариеса, тщательно пережёвывала «Орбит». В районной газете она старалась прочитывать все материалы, касающиеся здорового образа жизни – от советов, как правильно сморкаться, чтоб не повредить печень, до статей об ужасных болезнях – вроде трихинеллёза и чесотки.
  Теперь дело дошло до сальмонеллёза. С округлившимися от ужаса глазами Валечка читала о том, что мерзкие сальмонеллы целыми общинами поселяются на скорлупе яиц и в желудках у коров. Она внимательно перечла строки, касающиеся промывки яблок и винограда, купленных у неизвестных покупателю продавцов, и порадовалась, что при купании в городском пруду ей ни разу не пришло в голову напиться оттуда воды.
  Прочитав газету, Валечка встала, расправила складки клетчатой юбки и объявила звонким голосом, оставшимся ещё с пионерских времён:
  – Дети! Все слушайте меня!
  Дети её слушать не желали. Сейчас они разделились на три группы и играли в русско-чеченскую войну. Группа, предводительствуемая Эдиком Мамедовым, изображала чеченских боевиков и, натянув шапки глубоко на глаза, хрипло обзывала плохими словами группу побольше, идущую под кодовым названием «федеральные войска» и подчинявшуюся Саше Ковалёву. Эти носились по группе и, не отзываясь на призывы противника, делали вид, что этого же противника ищут. Третья группа, стоя у самой двери в раздевалку, напряжённо следила за развитием событий, но не двигалась с места – это был «генеральный штаб».
  Валечка с трудом перекричала Эдика, который вопил, что будет брать Кизляр, и Сашу, отвечавшего: «Мы так не договаривались!». Воспитательнице удалось навести тишину, лишь выведя главарей в туалетную комнату и закрыв за ними дверь.
  – Итак, ребята, – сказала Валечка, поправляя воротник блузки, – сейчас мы идём гулять.
  – Куда ещё? – недовольно осведомились со стороны генерального штаба.
  – Мы пойдём по улицам города стройной цепочкой, мы будем дышать воздухом и любоваться окружающей средой.
  – А на хрена нам это надо? – подали голос из туалетной комнаты. – На улице мороз, а мы там шляйся, как дураки…
  – Что за выражения! – возмутилась Валечка. – Ковалёв и Мамедов, вы можете оставаться здесь. А все остальные – в раздевалку!
  Через двадцать минут с кряхтением, сопением и выражая возмущение произволом властей, группа выползла на свежий воздух. Построились в цепочку и пошли любоваться. Взрослые тёти при встрече с детским садом улыбались воспитанным деткам, взрослые дяди улыбались воспитательнице. Валечка делала вид, что её глубоко не волнуют встречные отцовские взгляды, и постоянно одёргивала коротенькую сиреневую шубку.
  Изрядно поколесив по городу, исполненные свежих впечатлений, воспитанники вернулись в родные пенаты. Валечка пересчитала их по головам и, когда последнее дитя исчезло за дверью, уже хотела зайти сама, как вдруг увидела голубя.
  Голубь был довольно крупным для своих размеров, с кожистыми лапами, переступающими по снегу, и чуть поникшим хвостом. Необычной оказалась окраска нежной птицы. Голубок гулял по снегу очаровательно чёрный, как безвоздушное пространство, и злокозненно поблёскивал красными глазками.
  – Какой душечка! – умилилась Сеялкина и, забыв об угрозе заражения от дикой птички, протянула к голубю руку. Тот доверчиво взлетел на протянутую ладошку и справил на ней естественные птичьи потребности. Потом отряхнулся, вывернул голову вбок и молча улетел.
  Валечка от неожиданности не сразу пришла в себя, а придя, затрясла рукой и побежала к ближайшему умывальнику. Почистившись и не обращая внимания на детей, которые дружно требовали обеда, Валечка влетела в кабинет медсестры. Та попыталась было её успокоить, но Сеялкина держалась твёрдо и требовала сделать ей укол от сальмонеллёза. Наконец медсестра, не устояв под напором голубковой жертвы, вставила ей необходимую прививку, но драгоценное время было упущено. Через час у Валечки начались те самые симптомы, которые столь ярко были описаны в статье, к вечеру по всему телу пошла гулять пресловутая синюшность в обнимку с судорогами, и в ночь того же зловещего дня Валечка Сеялкина скончалась в больнице от острого сальмонеллёза.


  ГЛАВА VIII


  Несчастьями в уголовном розыске и детском саду дело не закончилось. День продолжался, и безобидный номер «Вестей Верхоречья» читали и подписчики газеты, и простые почитатели журналистских талантов. Среди всей этой братии числилась и старший бухгалтер одного из городских учреждений Галина Сергеевна Веретенникова. Дама она была солидная, возраст её соответствовал габаритам, и весь комплект служил предметом гордости мужа Веретенниковой, который обожал опытных и объёмистых женщин.
  Галина Сергеевна твёрдо знала себе цену. Знали эту цену и руководители учреждения, где она работала, потому и платили ей соответственно. Другими словами, Галина Сергеевна никогда без денег не находилась и при случае могла в былые времена отхватить самый крутой дефицит.
  Сейчас дефицит себя исчерпал и исчез как явление, по каковому поводу Веретенникова изредка грустила. Она всегда прочно удерживала за собой славу первопроходца и перехватчика, а вот теперь что-то перехватывать первой – будь то японская блузка или швейцарские часы – необходимости не было: всё лежало на прилавках и ждало появления пухлых кошельков. В их число входил и кошелёк Галины Сергеевны. Правда, она копила деньги на второй автомобиль и потому была экономнее, чем месяц назад. Ветчину ей приходилось покупать всего раз в неделю, а на сёмгу вообще закрыть глаза.
  Галина Сергеевна сидела за своим столом и сокрушённо вздыхала, вспоминая обстоятельства недавней семейной ссоры. Сегодня она, придя в обеденный перерыв домой, застала мужа на месте преступления: две жестянки из-под тушёной свинины нахально валялись на столе, а сам супруг методично приканчивал третью вприкуску с батоном, мурлыча при этом песню «Не сыпь мне соль на рану». Галина Сергеевна не посмотрела на его мольбу и соли на рану, конечно, насыпала, отчего супруг сбежал к соседу залечиваться пивом.
  Расстроенной Галине Сергеевна пришлось довольствоваться всё той же ветчиной с сыром. Полуголодная, она вернулась на работу, захватив с собой из почтового ящика свежий номер газеты.
  В последний раз пробормотав: «Проглот!» и имея в виду прыткого супруга, Веретенникова раскрыла газету и начала суровым старшебухгалтерским взглядом пробегать заголовки. «Сальмонеллёз – опасный враг», – читала она. – Рубрика «Наше интервью». А вот и про магазин на улице Гоголя статью написали, давно пора… Так, что тут у нас ещё?»
  Веретенникова просмотрела все публикации, и её взгляд упёрся в небольшое объявление на последней странице в углу. «Только у нас! – зазывало объявление. – Только на центральной улице города, в коммерческом магазине «Вероника» вы сможете приобрести шикарные золотые украшения: цепочки, серьги с почти натуральным бриллиантом и тому подобную бижутерию. От вас будет глаз не отвести! В продаже также имеются…»
  Прищурившись, Галина Сергеевна ещё раз перечитала объявление. Ей очень захотелось, чтоб от неё нельзя было отвести глаз. Почему бы и не сделать себе золотой подарок, раз всю тушёнку сожрал муженёк? В конце концов, она тратит свои честным путём заработанные деньги.
  Веретенникова снова взвесила все «за» и «против», не нашла возражений со стороны совести и начала натягивать пальто.
  В магазин «Вероника» она явилась с твёрдым намерением сделать себе презент, необходимый для поддержания духа. Поскольку дух сходил на нет, пришибленный мерзким поведением супруга, настроение Галины Сергеевны могла исправить лишь хорошая доля житейской везухи и приличная порция каратов.
  В магазине, как всегда, народу не было. Обусловлено это было наличием в кассе огромной суммы денежной мелочи от копеек до пятаков. Как сдачу деньги эти никто не брал, а соответственно и не давал крупных купюр. Раздосадованная продавщица с чёрным пушистым шарфиком на шее мрачно посмотрела на Веретенникову, по-видимому, уже не веря в удачу.
  Галину Сергеевну такие косые взгляды смутить не могли. Она непринуждённо разглядывала выставленные в продаже украшения, мысленно прикидывая, что же приобрести. Приобрести хотелось многое, но чувство меры было не таким беспринципным, как совесть Веретенниковой.
  – Милочка, – обратилась она, наконец, к продавщице. – Покажь-ка мне вон ту цепку, с кулоном которая.
  – Это не кулон, – прохрипела простуженно милочка. – Это крестик.
  – Да не всё ли равно, – кокетливо пожала плечиком Веретенникова. – Почём она?
  Названная цена Галину Сергеевну устраивала. Она не отнимала у будущего автомобиля ни бампер, ни колесо, но оставляла мужа сегодня без ужина. Галина Сергеевна повертела цепочку в пальцах, разглядывая ковку звеньев, рассмотрела подвеску, которая и в самом деле оказалась крестиком, и решила примерить украшение, чтобы убедиться в правильности выбора.
  Продавщица, заинтересованно следившая за процедурой исследования, поспешно поставила перед покупательницей круглое зеркало. Галина Сергеевна защёлкнула застёжку цепочки и начала охорашиваться, стараясь понять, понравится ли она с позолоченной грудью главному инженеру учреждения и не захочет ли генеральный директор пообедать с ней наедине в кафе «Юность», когда увидит своего старбуха такой впечатляющей.
  Натренированное отчётами и сводками воображение Веретенниковой разыгралось не на шутку, и она не сразу уловила происходящую перемену в помещении. Перемена заключалась в том, что объём воздуха в торговом зале вдруг начал резко уменьшаться. Галина Сергеевна неожиданно почувствовала, что ей стало трудно дышать, и оглянулась на продавщицу. Та не отводила от Веретенниковой не по-хорошему круглых глаз. Бухгалтер почувствовала дискомфорт.
  – Душно как-то, – успела она ещё выговорить и заметить, как бледнеют щёки продавщицы под сантиметровым слоем крема и пудры, и даже чёрный шарфик посерел и съёжился в панике.
  Цепочка на шее Веретенниковой вдруг ожила: она начала, извиваясь, сжимать горло старшего бухгалтера. Галина Сергеевна попыталась холодеющими руками разорвать золотую удавку, но крестик острой гранью впился в пухлые пальцы, цепочка звякнула и сжалась ещё сильнее, и последней мыслью Веретенниковой было: «Ну подумаешь, сожрал тушёнку…»
  Когда бледно-серая продавщица вызвала, наконец, «Скорую помощь», для старшего бухгалтера Веретенниковой всё уже было кончено. Хозяину «Вероники» пришлось самому снять украшение с шеи Галины Сергеевны, причём, как он впоследствии уверял сотрудников прокуратуры, цепочка судорожно, но слабо извивалась в его пальцах.



  ГЛАВА IX


  Ужасный день разгула досрочно освобождённых адских сил подошёл к концу, другими словами, к благословенному вечеру. К сожалению, вечер, как будет видно из дальнейшего повествования, вовсе не оказался благословенным. В то время, когда Витёк, как всегда, пропагандировал свежие взгляды и свежие товары по городскому телеканалу, в то время, когда Катя и Николай, уютно устроившись на диване, обсуждали сроки получения кроссвордного приза, в то время, когда медколлеги и городском морге составляли акт о приёмке трупов Ельникова, Сеялкиной и Веретенниковой – в это самое время выдохшиеся от нервных перегрузок оперативники решили всё-таки выполнить завет покойного шефа и отпустить на покаяние бабку-руководительницу.
  Поначалу, как было сказано, заблудшая бабкина душа вела себя смирно. Любительница спиритизма большей частью отмалчивалась, порой мычала что-то невразумительное, но буйства не проявляла. Однако понемногу начла оживать, отвечать на кратко и ясно поставленные вопросы и вообще проявлять интерес к следствию. Было видно, что бабка-руководительница постепенно выходит из транса и входит в роль безвинно пострадавшей от происков потустороннего рэкета.
  Оперативной группе во главе с Синицыным, ведущим это страшное дело, уже казалось, что ещё вот-вот – и бабка расколется, признает, что убийство двух супружеских пар было спланировано и организовано заранее, и назовёт сообщников. Кое-кто из оперов, будучи не слишком силён в литературных изысках, уже выдвинул версию о том, что сообщником бабки был-де какой-то Колюня Гоголь, он же Хохол, он же Штраус, пятьдесят седьмого года рождения, разыскиваемый за три подлога, двоеженство и угон самолёта-«кукурузника» из Джезказганской области. Синицын такой информацией не располагал, а потому посоветовал трудолюбивому оперу уткнуться в носовой платок и молчать, пока будет вестись дальнейшее следствие.
  Однако следствие закончилось, так и не начавшись по-настоящему. Бабка-руководительница, не внемля увещеваниям Синицына и его напарника Шмонцова, чрезвычайно напоминающего собой качающуюся тонкую дубину, от дальнейших переговоров отказалась напрочь. Объяснялся её отказ просто и выразительно.
  – Отправляйте меня домой, – требовала бабка. – Я вам ничо не делала, тех бедолаг не убивала, грех на душу не брала. Ищите того, кто вызвался, прости меня, господи, на волюшку с того света, Гоголь он там или ещё кто. Плохого я никому не делала, вот те крест, – тут бабка самозабвенно крестилась на сейф с секретной документацией о пропавших гражданах. – Сама безвинно претерпела, чуть жизни не лишил ирод. Что знаю, всё сказала, неправильное слово назвали, а более ничего не выдам, отпускайте домой, начальники… – и бабка продолжала монолог в том же духе.
  Поскольку добиться от неё ещё чего-нибудь путного не было никакой возможности, старший опер Синицын высказал мысль, с воодушевлением поддержанную Шмонцовым и другими.
  – Вот что, братва, – задумчиво молвил Синицын. – Не прикалывает меня это дело, в натуре. Старая мочалка совсем оборзела, мышей, в натуре, не ловит. Поэтому выпускать её отсюда надо, тем более что обезьянник и так полон. Да и ночь на дворе – мы тут клювом прощёлкаем, бабы домой не пустят.
  Когда-то в молодости Синицын, будучи призванным в армию, удостоился заботы нести службу во внутренних войсках. Служить ему довелось в одном из отдалённых мест, где располагалось много санаториев для джентльменов с большой дороги. Синицыну до сих пор иногда снились километры яркой, нарядной колючей проволоки и весёлое тявканье волкодавов. Именно оттуда он вынес любовь к великой и могучей блатной фене. Конечно, с собеседниками, сидящими на карьерных ступеньках выше его, Синицын придерживался канонов светского языка, но откровенно выражать мысли предпочитал на милом сердцу наречии.
  После краткого собеседования было принято решение кончать с бабкой незамедлительно. Потерянный день нереализованного следствия вызывал у оперов головную боль, а предмет недомогания сидел на казённом стуле и что-то неодобрительно ворчал о слугах порядка.
  – Ладно, бабка, – обратился к ней опер, проповедовавший версию с «кукурузником». – Достала ты нас со своим Гоголем. Шуруй домой, и чтобы духу твоего здесь больше не было.
  – Понадобится – завтра обратно привезём, – присовокупил к этому совету Шмонцов, по обыкновению покачиваясь.
  Бабка-руководительница укоризненно посмотрела на оперов.
  – Эх вы, начальники! Сперва сами сюда приволокли, трясли целый день, а теперь – шуруй, бабка, до дому! Чёрт бы вас всех побрал! – она задумчиво сплюнула на ботинок Шмонцова и пошла к двери.
  «Ёлы-палы! – мелькнуло в голове Синицына. – Может, ей и вправду охрану дать?» Он вспомнил утренние опасения, но тут же устыдился своего малодушия и начал сочувствовать Шмонцову, который ордером на обыск вытирал оплёванный ботинок, громко вспоминая всю родню бабки по женской линии и саму бабку, связывая её в своих пожеланиях почему-то именно с покойным Ельниковым.
  Бабка же, в свою очередь поминая родственников всех оперов, вместе взятых, спустилась с крылечка и не спеша отправилась домой. Вечер – скорее, уже ночь, – был звёздным, тихим и морозным. В душе бабки понемногу возникло чувство умиротворения. Чувство продержалось недолго, изгнанное другим, более волнующим.
  Бабкин дом находился в районе городка, названном Заречьем. В Заречье можно было попасть лишь через новый мост, проложенный пять лет назад. Фонари на мосту отсутствовали. Правда, когда-то один торчал посередине и более-менее освещал окрестности, но после того, как в этот фонарь въехал «КамАЗ» в нетрезвом состоянии, на мосту царила темнота.
  Бабка темноты не боялась и довольно бодро шагала по утоптанному снегу. Она уже дошла до середины моста, как раз до того места, где всё ещё торчал фонарный столб, как натолкнулась на неожиданное препятствие.
  Препятствием был худосочный молодой человек высокого роста и полупрозрачного вида. Сквозь его впалую грудь можно было разглядеть противоположный конец моста, который освещался первыми домами Заречья.
  Увидев призрачного молодого человека, бабка молча села в снег. Она даже не открыла рта, почувствовав, что это не поможет. Вокруг стояла тишина, и помочь бабке подняться было некому.
  – Ну что, мать, – тихо проговорил молодой человек голосом, подозрительно похожим на голос духа, разбуянившегося третьего дня. – Встретились мы с тобой, наконец.
  – Кто такой? – хрипло пробормотала бабка. – Чего надо?
  – Ты что же, ведьма старая, – продолжал, не слушая её, молодой человек. – Сбежать от меня надумала? Я же говорил – тревожить духов дюже вредно.
  Бабка пристально всмотрелась в расплывающиеся черты лица призрака.
  – А ты и не Гоголь, – заключила она испуганно.
  – А кто тебе сказал, что я Гоголь? – удивился дух. – Ну, может, чуть-чуть и похож… А ты что, Гоголя на своём веку знала?
  Бабка, почуяв, что начинает приобретать авторитет у исчадия ада, приосанилась, сидя в сугробе.
  – Сама не встречала. На картинках видела.
  – Ах, на картинках, – разочарованно протянул дух и закручинился о чём-то своём. Он, видимо, относился к меланхоликам и имел тенденцию впадать в задумчивость. Бабка, видя угнетённое состояние духа, решила повторить манёвр, который один раз её уже выручил. Но на мосту дивана не было, и пока она искала щель, куда удалось бы забиться, посланник ада очухался.
  – Да ты что же это, старая вешалка, – прорычал он внезапно прорезавшимся басом. – Снова сбежать решила? Нет, на этот раз пришёл тебе конец! – и он начал активно увеличиваться в размерах.
  – Да как же тебя зовут-то, окаянный? – в страхе взвизгнула бабка-руководительница, понимая, что конец и впрямь подкрался незаметно и бесповоротно.
  Дух раскатился в малость идиотском смехе.
  – Забыли? Забыли Федю Крюкова? А ведь я вернулся, как и обещал!– он заскрежетал зубами так, что три окуня, каким-то чудом сохранившиеся в реке, проснулись подо льдом и вспотели от ужаса.
  – Кому обещал? – пролепетала бабка, плавно опрокидываясь в слежавшийся сугроб и чувствуя, как сердце колотится всё быстрее. Ей было очень хреново.
  – Всему миру обещал! – радостно залился дух и начал выплясывать камаринского перед неподвижно лежавшей бабкой. Попрыгав немного, он склонился над ней, озабоченно всмотрелся в лицо божьего одуванчика, похлопал по щекам и пришёл в ярость.
  – Ах ты, старая перечница! Второй раз надула! Такую лютую погибель ей готовил, такой сюрчик придумал, в литературе такое описывать – а она возьми да и помри от прозаического страха! Совести не стало у людей! Что я теперь с тобой, с мёртвой, буду делать?..
  Он повздыхал, потомился минут пять, стоя над жертвой спиритического сеанса, потом махнул рукой на труп и испарился в ночном морозном воздухе.
  Тело бабки-руководительницы нашли рано утром престарелые подруги и долго не могли решить, можно ли отпевать в церкви человека, связавшегося с сатаной.


  ГЛАВА Х


  Если донельзя испуганный читатель полагает, что со смертью бабки-руководительницы закончились ужасные события, занесённые в историю под вывеской «Кошмары на улице Гоголя», то он ошибается. Разозлившийся дух не успокоился и продолжал пакостить мирным жителям небольшого районного городка.
  Оперативники, выпроводив бабку-руководительницу и не подозревая о её неминуемой погибели, начали собираться по домам. Время было очень позднее, но оперативные жёны и домочадцы уже привыкли до глубокой ночи не видеть своих кормильцев, а потому и не ждали их, сладко посапывая в постелях.
  Всё грозило обойтись благополучно, если бы Шмонцову не пришла в голову идея. Это было целое событие, поскольку голова Шмонцова для различных идей служила лишь транзитным вокзалом и они в ней не задерживались.
  Нынешняя идея была фундаментальной. Она заключалась в распитии спиртного напитка на рабочем месте. Собственно, можно было и не делать этого, но после бесплодных допросов бабки-руководительницы душа горела. Да и усопшего не ко времени шефа нужно было помянуть.
  Итак, Синицын достал из сейфа бутылку «Русской», раздал всем пластмассовые стаканчики с портретом либерального лидера, разлил огненную воду и приготовился сказать тост.
  Справедливости ради надо сказать, что работники РОВД не были запойными пьяницами. В первую очередь они были настоящими мужчинами, а какой мужчина может считаться настоящим без бутылки водки в ящике рабочего стола, в сейфе или за пазухой.
  – Ну, братва, – выдохнул Синицын, – помянем шефа! Золотой был мужик, хоть и с амбициями. Жалко, что помер, мы бы с ним ещё поработали… А вообще вздрогнем за клёвую житуху, и пускай всё горит огнём!
  Опера уже пригубили пластмассовые стаканчики, как вдруг с громким скрежетом тяжкий сейф приподнялся в воздух и грохнулся об пол. Вместе с ним грохнулось всё, что лежало и стояло на сейфе – две папки и чахлый кактус в консервной банке. В тот же миг дверной замок защёлкнулся, и воцарилась гробовая тишина.
  – Что за ёлки? – не понял Шмонцов и дёрнул дверь. Но та по причине надёжной запертости решила не открываться. Конторский стол, служивший опорой для габаритов Синицына, зашёлся мелкой дрожью, и старший опер еле успел удержать бутылку.
  Шмонцова чрезвычайно заинтересовало поведение дверного замка, а потому он вытащил из кармана ключи и попытался сломить сопротивление, но это ему не удалось. Тогда Шмонцов надумал прибегнуть к более крутым мерам. Он взял ломик, который в РОВД был всегда под рукой, и саданул по упорной двери. Деревянная преграда, однако, не поддалась, хуже того – в замочную скважину подуло, и ошеломлённые опера увидели вползающие из-под двери языки пламени.
  – Горим, – бесстрастно констатировал Шмонцов. Он ещё не осознал всей опасности. А беспокоиться было о чём: дверь заперла чья-то злодейская рука и уж, наверное, не без умысла; окна украшали изящные решётки во избежание несчастных случаев; второго выхода из кабинета не было, и оперативные сотрудники РОВД попросту оказались замурованными на рабочем месте.
  Синицын отреагировал достаточно быстро. Он освободил от себя стол и подал команду «на таран». Опера попробовали было вышибить дверь массивной столешницей, но ни к чему хорошему это не привело. Деревянная дверь, почувствовав ответственность, приобрела свойства стальной и решила умереть, но не сдаваться. Опера добились лишь того, что пламя начало просачиваться в кабинет с удвоенной энергией.
  Шмонцов терзал телефон. Он сжимал трубку и давил на кнопки рьяно, но тоже безуспешно. Телефон отзывался лишь каким-то ехидным курлыканьем и полным отсутствием гудков.
  Опер, подававший идею с многоженством, оказался самым здравомыслящим. А возможно, он был потенциальным фаталистом. Так или иначе, он снял ботинки, встал на упавший сейф и сказал проникновенно:
  – Делать нечего. Попрощаемся, друзья. Шеф заждался на совещание…
  Опера, осознавшие, что выхода нет, окружили сейф. Синицын призвал к порядку Шмонцова, который пытался головой проломить стенку, снова разлил по стаканчикам водку, бросил пустую бутылку в угол и промолвил печально:
  – С Богом!
  Опер на сейфе всплакнул, и скупые мужские слёзы загрохотали по раскалённой железной дверце, отчего та зашипела и покорёжилась.
  Сотрудники РОВД взялись за руки и отправились на совещание к ранее усопшему шефу, сопровождаемые злорадным хихиканьем из-за непробиваемой двери.
  Здание сгорело дотла. В живых остались лишь дежурный да четверо патрульных милиционеров, которые в это время совершали экскурсию по центральной улице города и на жертвенный костёр не успели.
  Пока шёл суд да дело, пока заспанный пожарный караул искал по близлежащим конторам огнетушители, пока перепуганные жильцы трёх соседних домов протирали глаза и прыгали в ночных рубашках по балконам от любопытства – в это самое время на пресловутой улице Гоголя в круглосуточном магазине № 12 происходили следующие события.
  Магазин № 12 стоял на этой улице уже лет шесть. Когда он был ещё совсем юным и только возводился, в строительных катакомбах любили играть в войну детки. Небольшая застеклённая коробка магазина живописно вклеилась в пыльное очарование улицы Гоголя. В связи с происходящими в стране переменами магазин № 12 плавно перешёл в дневного питания на круглосуточное, чем доставил много радости окружающим жильцам.
  Штат магазина был невелик, и в ночное время в нём заседали всего три продавщицы и грузчик, обозначенный как палочка-выручалочка. Патриоты прилавка ревностно обслуживали редких покупателей с затравленными глазами и десятками в дрожащих руках. Из овощного отдела привычно попахивало немытым картофелем, успокаивающе жужжали холодильники, и монотонно бормотал телевизор, укрытый витринами с печеньем и сыром.
  В подсобке всегда царил мир и согласие. Разномнения возникали редко, в основном, из-за смен. Опасности подвергнуться вооружённому грабежу продавщицы не боялись, потому как магазинчик периодически посещал милицейский патруль, и вместе с ним каждый раз уходила очередная пачка чипсов в качестве трофея.
  Итак, в эту жуткую ночь телевизор изображал шоу «50 на 50». Продавщицы и грузчик только что прослушали задушевную песню Наташи Королёвой, по достоинству оценили её фигуру и по случаю наступившей рекламной паузы взялись за районную газету сегодняшнего выпуска. В этом номере усилиями корреспондента «Вестей Верхоречья» была помещена статья о самоотверженном труде патриотов прилавка, о бессонных сменах и тяжёлых ящиках, которые приходится ворочать продавщицам, когда грузчики в очередном загуле. О не совсем корректном отношении к покупателям в статье не было упомянуто умышленно, поскольку случаи такого рода случались нечасто и то исключительно по причине плохого настроения продавцов.
  Статья обошла уже весь продовольственный штат вплоть до грузчика и вернулась в руки владелицы газеты – старшего продавца Елены Борисовны.
  – Хорошо написали, – вздохнула она и пощёлкала по статье накладным ногтем.
  – Теперь от покупателей отбоя не будет, – поддержала её товарка, строившая глазки грузчику, который, стесняясь такого внимания, постоянно передвигал мешки сахаром.
  Елена Борисовна снова любовно просмотрела волнующие строчки, погладила газету и вернулась к телевизору. В магазин как раз зашли две молодые девушки, которым для полного счастья не хватало пачки сигарет, и третья продавщица отправилась к прилавку.
  Всё шло как обычно. Елена Борисовна время от времени гладила газету, продавщица номер два торпедировала глазами грузчика, отчего тот бросался к мешкам с сахаром, третья продавщица сидела в стороне и вывязывала мужу тёплый колпак на лысину. Телешоу уже подходило к концу, когда разгул нечистой силы вступил в следующую фазу.
  Телевизор вдруг треснул и погас. Ошарашенные патриоты прилавка не успели ещё предпринять что-либо, как экран вновь засветился, и на нём появилась физиономия довольно вредного вида, с пакостливо бегающими глазами.
  – Н-ну, – проскрипела физиономия, – не ждали, небось?
  Продавщицы испуганно смотрели на экран. Грузчик заинтересованно уселся на мешок с сахаром, полагая, что начался новый фильм ужасов.
  – Слушайте сюда, – продолжал подозрительный диктор. – С этого момента будете подчиняться лишь моему голосу.
  «Может, это Кашпировского за рубежом так изуродовали?» – подумала было Елена Борисовна и почувствовала, как некая сила поднимает её с места. Похоже, остальные прониклись тем же чувством, потому что довольно дружно подскочили и вытянулись по стойке «смирно». Только грузчик от избытка противоречия попытался улечься на коробку с макаронами, но его подбросило в воздух, и грузчику поневоле пришлось последовать примеру продавцов.
  Повинуясь голосу из телевизора, мало что соображающие продавщицы мелкими шажками потянулись в сторону больших магазинных холодильников. Грузчик, в котором голос исчадия ада ещё не совсем сломил сопротивление, по пути попробовал было уцепиться за тяжёлую тележку, но пальцы его безвольно разжались, и он засеменил следом за женщинами.
  …Пенсионер Карачаров, мучаясь бессонницей, решил навестить продмаг с целью покупки селёдочного хвоста. Постукивая палочкой, он открыл дверь, огляделся в поисках продавца, но не увидел ни одного человека. Карачаров подал голос, надеясь привлечь внимание, но продавцы не отозвались. Тогда на правах завсегдатая пенсионер обогнул прилавки и прошёл в подсобку.
  Торговые работники отсутствовали. Всё было на месте, лишь на полу сиротливо лежала пачка соли – её, вероятно, кто-то смахнул с полки. Телевизор мигал незамутнённой голубизной экрана – все передачи давно закончились, но выключить ящик было некому.
  Ровно гудели холодильники. Карачаров почуял озноб и поспешил выйти из подсобки. По пути взгляд его упал на застеклённую витрину прилавка, где морозились колбасы, жиры и рыба. Пенсионер открыл рот, чтоб издать вопль ужаса, но из груди его не вырвалось даже писка.
  Умиротворённо обняв батон «Останкинской» колбасы, в холодильной витрине возлежал грузчик магазина. Он подогнул ноги, как спящий ребёнок, ресницы его заиндевели, и щёки приобрели уже стойкий голубоватый оттенок, как и у тех куриц, что лежали рядом.
  Карачаров, забыв о трости, галопом проскакал к выходу и там, вдохнув свежий морозный голос, истошно завопил.
  Через три четверти часа милицейский патруль, только что оплакавший гибель своих коллег, взламывал три холодильные камеры. В каждой из них обнаружилось по продавщице; Елена Борисовна держала в оледеневшей руке районную газету.
  Трёх Снегурочек и Деда Мороза, извлечённого из витрины, возвращать к жизни не имело смысла. Во время перевозки тел в морг ухо артиллерийской продавщицы отломилось, со звоном упало на пол машины и тихо раскололось от удара.


  ГЛАВА XI


  Следующее утро для районного городка было заполнено новостями. Как бестолковые осенние мухи, в воздухе кружились подробности ужасного предыдущего дня и кошмарной ночи, кружились и со свистом ударялись об очередное ухо. Странная эпидемия смертей захлестнула городок, и уже не один служащий, пенсионер или безработный подумывал о том, как бы и ему не стать следующей жертвой обстоятельств.
  В редакции «Вестей Верхоречья» всё было спокойно. Филимонов, сидя за редакторским столом, принимал посетителей, в основном, пожилых правдолюбцев, которым по роду занятий больше ничего не оставалось, кроме как возмущаться курсом политики и бранить власть. Филимонов внимательно слушал, подавал необходимые реплики и накапливал в таких беседах материал, необходимый для следующей статьи об очередном государственном мероприятии.
  Ответственный секретарь, всё ещё не утративший надежды отыскать канувшего редактора, обзванивал городские учреждения с целью выяснить, не заходил ли шеф в торговые предприятия «Восток» и «Искра», не видали ли его в комитете охраны природы и в технадзоре. К сожалению, редактор так и не нашёлся до сих пор, и поиски его осложнялись тем, что единственное учреждение, которое должно было этим заняться, сгорело прошлой ночью.
  Вилкин спешно дописывал статью о неудачном спиритическом сеансе с приглашением Гоголя. Он был так увлечён этой темой, что даже не разглядел связи между вызовом духа-заместителя и цепочкой несчастных случаев, произошедших вслед за ним.
  Эту связь разглядел лишь один человек в редакции, да и, пожалуй, во всём городе. Аграфена Никитична, про которую, хочется верить, читатель ещё не забыл, была старушкой с опытом и жизненным в частности. Пока стрекотали принтеры, звенели телефоны и хлопала входная дверь, пропуская очередного правдолюбца, Аграфена Никитична вязала любимый носок в проходном кабинете, слушала новости, и брови её хмурились с каждой минутой всё сильнее и сдвигались до тех пор, пока не сшиблись одна об другую, отчего произошёл небольшой электрический разряд.
  После разряда Аграфена Никитична оставила носок в покое, вытерла пыль с подоконников и с лысины Котовского, бюстиком застывшего в одном из кабинетов, и взяла в руки вчерашний злосчастный номер «Вестей Верхоречья».
  Она изучала его довольно долго, многозначительно потряхивая головой и стараясь контролировать брови – они в процессе чтения переползали с одного глаза на другой и ото лба к носу. Изучение прессы, вероятно, всё расставило по своим местам, и Аграфена Никитична снова взялась за носок, что-то прикидывая в уме.
  Телефонных звонков нынче в редакцию поступало великое множество. Граждане до сих пор не извели привычку доверять каждому написанному слову и полагали, что те, кто эти слова производит, должны быть осведомлены во всех вопросах не менее представителя Президента. В городской администрации возмущённым голосам отвечали уклончиво, ничего не обещая, поскольку административные работники и сами были ошеломлены каскадом несчастных случаев и в душе ожидали очередного. Вследствие их неустойчивой позиции интересующиеся направляли взоры в сторону районной прессы в уверенности, что уж та просветит всё и всех. Редакционный штат не успевал отвечать на звонки. Звонили все шесть телефонов одновременно и по очереди, и на все вопросы следовало ответить. Кончилось это тем, что телефон в кабинете ответственного секретаря начал подозрительно попахивать жжёным, а у одной из сотрудниц случился нервный срыв после того, как её в сорок седьмой раз спросили, какая организация взяла на себя ответственность за уничтожение здания РОВД вместе с сотрудниками и не связана ли смерть бухгалтера Веретенниковой с последним заседанием Госдумы. Сотрудницу откачали водой и картофельной ватрушкой, телефонные трубки положили рядом с аппаратами, и замороченный редакционный штат получил, наконец, возможность взяться за работу.
  Тем временем в уже знакомом читателю старом деревянном доме на низком продавленном диване под полосатым пледом уютно устроился Коля. Он по привычке постукивал коленями и следил за Катей, которая сегодня была выходная и решала в виде развлечения испечь блины. Она наполнила кастрюлю водой, взяла два яйца и, пользуясь знаменитым медицинским глазомером, определяла, сколько ложек муки туда надо всыпать, чтобы не переборщить.
  Новости, конечно, не обошли стороной влюблённую пару. Коля узнал их ещё утром от матери и теперь, смакуя каждую подробность, с фантазией озабоченного безработицей пересказывал Кате все события в хронологическом порядке. Та, хоть и была очень занята, но слушала внимательно, изредка вставляя свои предположения.
  Коля выложил все новости и скосил глаза на подругу, ожидая реакции столь напряжённо, что скошенные глаза в конце концов свело в одну точку, откуда их не скоро удалось выкатить обратно.
  Реакция Кати на новости была предсказуемой и спартанской.
  – Бред собачий, – и тесто в кастрюле заплескалось с удвоенной энергией.
  – И вовсе не бред, – вступился за новости Коля, с трудом возвращая глаза на свои места. – Об этом весь город говорит. Если б ты пошла сегодня на работу, тебе ещё больше рассказали бы…
  – Всё равно бред, – и Катерина взглянула на друга сурово и в упор. – Что-нибудь да неправда, хотя бы магазин.
  – Ну иди, проверь, – предложил Коля. – А я за тебя блины буду печь.
  Но спору их не суждено было продолжаться долго. На крыльце затопали, захлопали, дверь, подпрыгивая на петлях, недовольно отворилась, и на пороге возникла Аграфена Никитична, укутавшаяся в тёплую шаль из козьей шерсти так, что наружу торчал лишь пожилой нос да два печальных глаза.
  – А вот и бабушка на обед пришла, – констатировала Катя. Она с размаху бросила взбивалку в кастрюлю с тестом, где та благополучно утонула, и начала развязывать многочисленные узлы на шали, стараясь вытряхнуть старушку из платка.
  Тут стоит присовокупить для читательского прояснения ситуации, что Аграфена Никитична приходилась Кате родной бабушкой по женской линии, и этот самый старый, уставший от жизни дом принадлежал ей. Катя своих родителей помнила плохо, поскольку те уехали строить БАМ, когда она была совсем крошечной и ехать на знаменитую стройку желания не изъявляла. С тех пор Катя жила с бабушкой, которая единолично занималась воспитанием внучки, учила её вязать носки и по мере возможностей ремонтировать дом. А блудные родители, скорее всего, по привычке, до сих пор где-то что-то достраивали, устраивали и за все эти годы только три раза слали письма с обозначением своей жизнедеятельности.
  – Ну что, бабушка, – спросила Катя, вытряхнув Аграфену Никитичну из козьей шали. – Какие новости сегодня в городке?
  – Да, бабуля, – подхватил Коля на правах старого знакомого. – Расскажите-ка ей, сколько человек скончалось за последние сутки?
  Аграфена Никитична молча вылезла из валенок, прошлёпала к дивану и, отодвинув Колины костлявые колени, уселась поудобнее и подпёрла сморщенным кулачком щеку.
  – Вот что, ребятушки, – произнесла она. – Надо поговорить.

Кошмары на улице гоголя - Окончание

 

 

 

Мал клоп - да вонюч.

Не плюй в колодец, пригодится - воды из него напиться.

Клещ не вещь, где упал, там и пропал.

(C) 2009-2012 KAPsoft inc.